Из книги «Житие святой Екатерины Сиенской» блаженного Раймонда Капуанского, её исповедника. Часть III. Глава 4b.
По завершении сего она просила прощения у всех, говоря:
- Хотя, милейшие, я всегда жаждала и жаждала вашего спасения, чего не смею отрицать, тем не менее знаю, что во многом вас подвела: и потому, что не была для вас примером духовного света, добродетели и добрых дел, каковым должна и могла бы стать, если бы являлась истинной рабой и невестой Иисуса Христа; и потому также, что не была так рачительна и внимательна к вашим нуждам телесным, как должна была. Посему прошу прощения и снисхождения от каждого из вас, смиренно и усердно призывая и моля каждого из вас следовать до конца путём и стезёй добродетелей, ибо, поступая так, вы будете, как я прежде сказала, радостью моей и венцом моим.
И сказав сие, она окончила свою речь.
Затем, позвав духовника (хотя, насколько мне известно, она делала это каждый день), Екатерина свершила генеральную исповедь и смиренно испросила сладчайшего Таинства святой Евхаристии, а также других таинств, кои были согласно желанию её в должный час и должным образом ей уделены. По завершении сего она попросила даровать ей полное отпущение, каковое уже давно было ей милостиво даровано двумя Верховными понтификами, сиречь Григорием XI и Урбаном VI. Когда сие было сделано, он начала борения и вступила в поединок со своим старым врагом, что присутствовавшие распознали по её действиям и словам, ибо она то молчала, то отвечала, то смеялась, будто бы высмеивая услышанное, порой горячилась.
Однако приметили они кое-что (и думаю, на то была воля Божия), о чём сообщили мне, ибо, ненадолго приумолкнув, словно бы выслушивая какие-то обвинения, она ответила с весёлым лицом:
- Тщеславие – никогда, но истинная слава и хвала Господу – непременно!
И недаром Божественное провидение пожелало соделать сие известным, ведь многие духовные мужи, а также жёны, взирая на ласковую её общительность и благодать, в избытке уделяемую ей свыше, думали, что она ищет похвалы от людей или, по крайней мере, получает некоторое удовольствие от неё, и именно поэтому так много общается с людьми. Посему многие, когда заходила речь о ней, даже говорили мне:
- Что она всё мечется кругами? Женщина ведь! Почему не сидит в келье, если хочет служить Богу?
На что, если внимательно присмотреться, есть достаточный ответ. «Тщеславие – никогда, – молвит она, – но хвала и истинная слава Господу – непременно!» Она как бы прямо сказала: «Не ради тщеславия я металась и иные дела творила, но всё делала на хвалу и славу имени Спасителя». Также и я, более чем часто принимавший от неё исповедь генеральную и частную, наблюдавший все её действия, могу с уверенностью засвидетельствовать, что всё она делала всегда по особому повелению Божию и по божественному вдохновению, и не только о похвале людской, но и о самих людях нисколько не помышляла, разве что когда молилась об их спасении или когда жертвовала тяготы свои ради оного. Человеку, не изведавшему нравов её, невозможно было бы поверить, насколько эта душа была непричастна каким-либо человеческим страстям, даже тем, что обычно свойственны другим добродетельным [людям]. А потому казалось, что в ней исполнилось оное апостольское изречение: «Наше же жительство — на небесах» (Фил. 3:20). И не в силах она была ни на миг отвлечься от своего устремления и никак не могла унять ревностной любви. А потому не было в душе оной места ни смятенью тщеславия, ни какой-либо неразумной склонности.
Итак, возвращаясь к прерванному повествованию: после долгого борения и обретённой победы, придя в себя, она снова совершила генеральную исповедь (то есть такую, что обычно совершается прилюдно), снова из осторожности попросив разрешения от грехов и снова – полного отпущения, следуя (как я думаю) учению и примеру Мартина, Иеронима и Августина, которые словом и делом показывали верным, что ни один христианин, какого бы совершенства или добродетели он ни достиг, не должен преселиться из сей жизни без покаянного плача или без искреннего раскаяния в совершённых прегрешениях. В знак чего Августин во время своей последней болезни, из-за которой и скончался, велел выписать для него семь покаянных псалмов и прикрепить их к стене, на которую он смотрел со своей постели; постоянно читая их, он обильно и непрестанно плакал. Иероним при смерти прилюдно исповедал свои грехи и недостатки. Мартин, также оказавшись при смерти, словом и делом учил учеников своих, что христианин должен умирать во вретище и пепле в знак смиренного и искреннего покаяния. Горячо стремясь подражать им, святая дева выказывала все признаки искреннего раскаяния и вновь и вновь смиренно просила разрешения от грехов и причитающихся за них епитимий.
Затем, как поведали мне присутствовавшие, силы её телесные внезапно стали убывать, но она при этом не могла прекратить священных наставлений, но неустанно продолжала увещевать чад, которых родила во Христе – не только присутствовавших, но и отсутствовавших. Ибо, вспомнив (как они сообщают) обо мне при смерти, она сказала им:
- В сомнениях и нуждах вы можете обращаться к брату Раймонду; а ему скажите, чтобы ни за что не падал духом и не трепетал, с какими бы не столкнулся обстоятельствами, ибо я буду с ним, постоянно избавляя его от опасностей, а коль поступит недолжно, я проучу его, чтобы одумался и исправился.
Говорят, что она часто повторяла это, и на этих словах, казалось, совершенно выдохлась, утратив способность к связной речи.
Когда же поняла, что близится час исхода, сказала:
- Господи, в руки Твои предаю дух мой, - и заключила неразрывный и вечный союз с Женихом, Которого невыразимо любила, в тысяча триста восьмидесятом году от Рождества Христова, в двадцать девятый день месяца апреля, приходившийся на воскресенье, около часа Третьего.
В тот час, когда я находился в городе Генуе, её дух молвил мне почти все слова, которые были написаны выше и должны были по её повелению быть мне сообщены – чему свидетель та Истина, Которая не обманывает и не обманывается. Но моё ослеплённое сердце не понимало тогда, откуда эти слова, хотя прекрасно понял и сами слова, и смысл их.
Я находился в упомянутом выше городе Генуе, выполняя согласно уставу моего Ордена обязанности тамошнего провинциала, а поскольку приближалось время генерального капитула, который предстояло провести в Болонье, где должен был быть избран новый генеральный магистр оного Ордена, мы вместе с несколькими другими братьями и магистрами подготовились к отъезду, то есть к путешествию морем до Пизы, чтобы, наконец, под водительством Божиим добраться оттуда до Болоньи – что и сделали.
Наняв для этой цели некий кораблик, мы ждали подходящего времени для отплытия, которое нам пока недостаточно благоприятствовало. Посему в то самое утро, когда преставилась дева, я спустился в церковь по поводу праздника бл. Петра Мученика, который справляли в тот день братия, и, при всём недостоинстве моём, отчитал, сиречь отслужил одну мессу, а по исполнении сего вернулся в дормиторий, чтобы по обычаю путешественников упаковать сумку. Проходя же пред образом Преславной Девы, я по доминиканскому обычаю безмолвно произнес Ангельское приветствие, ради чего приостановился. И тут раздался голос. Он прозвучал не в воздухе и достиг не телесного слуха, но умственного, однако слова сии я в уме слышал лучше, чем если бы они донеслись до меня со звуком внешней речи. И не знаю, как иначе описать этот голос, если вообще можно говорить о голосе, лишённом внешнего звука. Как бы то ни было, тот голос молвил… или донёс до ума моего слова: «Не бойся. Я здесь ради тебя. Я на небесах ради тебя. Защищу и обороню. Будь спокоен и ничего не бойся, я остаюсь здесь ради тебя». Услышав сие в своем уме, я, по правде говоря, пришёл в немалую растерянность и размышлял, чтобы это было за утешение и успокоительное обещание (ср. Лк. 1:29).
И хотя в тот миг я мог предполагать, что обратиться ко мне могла только Богородица Мария, Которую я приветствовал, тем не менее, сознавая своё недостоинство, не смел верить этому. Однако подумал, что меня ждёт какая-то огромная неудача, и потому взмолился, чтобы Матерь Милосердия, всегда готовая утешать страждущих, сим утешительным обещанием придала мне больше осторожности и готовности невозмутимо претерпеть всё, чему предстоит случиться. Ещё я предполагал, что (поскольку в упомянутом городе я проповедовал крестовый поход против раскольников) мне, вероятно, доведётся встретить каких-то раскольников в морском пути, и они, наверняка, натворят каких-нибудь бед мне и моим спутникам.
Такими вот помыслами я был отвлечён от понимания той тайны, которую всемилостивейший Господь явил чрез дух Своей невесты, дабы помочь мне, изнемогавшему от малодушия, которое хорошо знала оная дева, но гораздо лучше Господь – Жених её. Поскольку же в рассказанном я вижу для себя больше поводов для стыда, чем для чванства, то и написал сие со спокойной совестью – ведь иначе в попытке избежать позора я умалил бы молчанием своим славу Жениха и невесты, так милостиво благоизволивших укрепить меня.
Кроме того, дабы кто не подумал, что я – единственный, кому в отдалении от Екатерины было откровение о её исходе, придётся мне рассказать об одном видении, которое в час преставления преподобной девы было явлено некоей римской даме, а она поведала мне о виденном со всей серьёзностью и немалым благоговением. Причём я не стал ни пренебрегать её сообщением, ни отмахиваться от него, ибо до того происшествия знал образ мыслей её и жизнь почти двадцать лет или около того, так как она обычно исповедовала мне свои грехи и всегда советовалась со мною относительно нравственных сомнений. Поэтому читай, что я пишу, со спокойной совестью.
Перевод: Константин Чарухин
Отправить комментарий