По прошествии первых лет её жизни, которые были удивительны и добродетельны, всемогущий Бог, желая выше возвести лозу, которую недавно посадил в виноградниках Енгедских (ср. Песн. 1:13), чтобы возросла она до высоты кедров ливанских (ср. Песн. 5:15) и чтобы, к вящему удивлению, на возвышенностях произрастила кисти кипера (ср. Песн. 1:13), дланью попущения своего ненадолго углубил её в землю, дабы так, сильнее закрепившись корнями, она выше протянула свои побеги и на вершине совершенства явила подобающий плод. Так и вода, прежде чем подняться, достигает дна; так вообще и всякое растение: чем глубже оно запускает корни, тем дальше поднимает верхушку свою. Ничего поэтому нет удивительного в том, что Соделатель всяческих, Премудрость нетварная иногда позволяет святым Своим впадать в некоторые несовершенства, чтобы, отважней воспрянув и осмотрительнее живя, они с вящей алчбой и жаждою старались достичь вершин совершенства, а с тем большую славу стяжали, торжествуя над врагами рода человеческого. Всё сие я сказал лишь потому, что с тех пор, как сия посвященная Богу дева достигла брачного возраста, то есть двенадцати лет или около того, по обычаям отечества её, она была заперта в отчем доме, ибо там было не принято, чтобы незамужние девицы этого возраста выходили из дому. В ту пору родители и братья девы, не зная о её обете, стали думать, как её выдать замуж, и подбирать ей мужа поприличнее. Мать же, полагая, что благодаря уму дочери ей посчастливится породниться с каким-нибудь влиятельным семейством (хотя и так уже получила больше, чем могла рассчитывать), стала заботиться о внешности дочери и настоятельно приучала её чаще умывать лицо, украшать волосы и укладывать причёски, удалять всё, что безобразит лицо и шею, и тщательно заниматься всем тем, что украшает женщин, чтобы, если придут звать её замуж, заметили, как прекрасна она. Она же, имея более высокие устремления и даже обеты, хотя из страха перед родителями и не открыла своего обета, решительно отказывалась делать сие, ибо всеми силами старалась угождать не людям, но Богу (ср. Гал. 1:10).
С неудовольствием заметив сие, мать позвала Бонавентуру, дочь свою замужнюю, о которой много раз упоминалось выше, приказав обязательно убедить сестру заняться по принятому обычаю своей внешностью и делать то, что ей матерью велено, ведь она знала, что Екатерина особо нежно любит Бонавентуру, а потому с её помощью девушку будет легче убедить, что и подтвердили последующие события. Ведь по попущению Божию, как было сказано, Бонавентура, использовав множество подходов, убедила сестру, и дева согласилась заниматься своей внешностью, хотя по-прежнему верно хранила обет не выходить замуж.
Позже, каясь на исповеди, она оплакивала этот грех с такими стонами и слезами, что можно было подумать, будто она совершила что-то тягчайшее. А поскольку я знаю, что после её ухода на небеса мне позволительно открыть то, что наипаче послужит её славе, хотя тогда было тайной, я постановил привести здесь беседу, состоявшуюся между нами об этом. Ибо она часто совершала передо мною общую исповедь и всякий раз, подходя к этому моменту, крайне сурово винила себя со стонами и плачем.
Я же, хоть и знал, что души благомысленные усматривают грех там, где нет греха, а легко согрешив, тяготятся много более, [чем следует], но тем не менее, поскольку за вышеназванный грех считала себя заслужившей вечного наказания, вынужден был спросить её, не собиралась ли она и не пыталась ли поступить вопреки своему обету девства. Она ответила, что нет, и что сие ей никогда не приходило на сердце. Далее я спросил, свершила ли она сие, чтобы вопреки обету девства угодить какому-нибудь мужчине особо или мужчинам вообще? Она ответила, что отнюдь не провинилась тем, чтобы взирать на мужчин, показываться им на глаза либо проводить среди них время. Посему, когда ученики отца, осваивавшие красильное ремесло и заодно жившие у него, заходили в помещение, где находилась Екатерина, она тут же на удивление всем убегала от них так быстро, словно нарвалась на змей. И никогда не стояла она у окна или при входе в дом, чтобы наблюдать за прохожими. Тогда я:
- Так с какой же стати оные действия по уходу за внешностью заслуживают вечного осуждения, особенно если в этом уходе не было чрезмерности?
Ответствовала на то, что чересчур сильно любила свою сестру, и, похоже, больше, чем Бога, любила её тогда – о чём безутешно плакала и совершала суровое покаяние. Когда же я попытался возразить ей, что, мол, хотя тут есть некоторая чрезмерность, но при отсутствии злого или даже тщеславного намерения, сие не было против Божией заповеди, она, возведя очи и возвысив голос к Богу (ср. Деян. 4:24), сказала:
- Ах, Господи Боже мой, что у меня нынче за отец духовный, который оправдывает грехи мои!
Затем, обвиняя саму себя и обращаясь ко мне, она сказала:
- Да разве подобает, отче, сему ничтожнейшему и нижайшему созданию, получившему от Творца столько милостей без труда и каких-либо заслуг, тратить время на уход за сей тленной плотью во искушение кого-либо из смертных? Я же, – молвила она, – не думаю, что и ада будет достаточно, чтобы наказать меня, если только не пребудет милосердно со мною божественное сострадание.
Тут я был вынужден смолкнуть. Но смысл беседы нашей был, надо понимать, в том, чтобы я смог установить, всегда ли оставалась оная душа чиста от пятна смертного греха, то есть в целости хранила девство ума и тела, не совершая не только смертного греха распутства, но и всякого другого. И вот, я лично представляю свидетельство о ней перед Богом и Церковью Его Святой, что, многократно выслушивая её исповеди, причём весьма часто и генеральные, я ни разу не обнаружил, чтобы она хоть как-то нарушила заповедь Божию, если только не считать за [нарушение] то, о чём я только что рассказал, во что я нисколько не верю, и не думаю, что кто-либо благоразумный поверит.
Ещё скажу, что лично я постоянно обнаруживал в ней такую чистоту от лёгких прегрешений, что в большинстве случаев едва мог усмотреть что-либо предосудительное в том, о чём она ежедневно исповедовалась, ведь ясно не только её духовникам, но и всем, кто общался с нею, что она почти никогда не погрешала словом. Всё её время было полностью занято либо молитвой и созерцанием либо назиданием ближних. Она позволяла себе едва ли четверть часа сна в течение естественного дня*. Когда ж она на свой лад принимала пищу, если это ещё можно было назвать пищей, то всегда молилась и размышляла, вкушая умом полученное от Господа. Знаю, и знаю наверняка, и свидетельствую перед всей Церковью Христовой, что в то время, как я был с нею знаком, для неё было мучительнее вкусить пищи, чем для какого-нибудь голодающего – пищи лишиться, и тело её сильнее страдало от приема пищи, чем обычный больной – от приступа лихорадки. И сие было одной из причин (о чём, даст Бог, будет сказано ниже), почему она относилась к еде так, словно бы это было средство удручать себя и мучить своё хрупкое тело. Так какими же прегрешениями мог быть занят оный ум, который всегда был занят Богом? Однако это не помешало ей так сурово винить себя и так изобретательно выискивать у себя недостатки, что, если бы исповедник не знал её образа жизни, то мог бы подумать, что она согрешила – там, где она не то, что не согрешала, но, скорее, наоборот, поступала похвально. Однако я сделал сие отступление, любезнейший читатель, для того чтобы ты, едва приметишь в сей преподобной деве какой-нибудь недостаток, сразу же понимал, сколь великое достижение проистекало из него посредством Божией благодати.
Но возвратимся к прерванному рассказу. Бонавентура, участив свои уговоры, склонила деву к тем самым женским заботам о внешности, однако так и не добилась того, чтобы благодаря им дева обратилась сердцем к мужчинам вообще или к кому-нибудь из них в особенности, или хотя бы добровольно дала им на себя полюбоваться, хотя молитвенный пыл [её при заботах о внешности] остывал и настойчивость созерцания ослабевала.
Однако Всемогущий Господь, долее не в силах терпеть ни малейшей разлуки с невестой, которую Он избрал себе, устранил препятствие, стоявшее на пути её единения. Дело в том, что, когда названной Бонавентуре, сей преподобной девы сестре и совратительнице в суетные дела, вскоре пришлось рожать, роды оказались тяжёлыми, и она скончалась, хотя была ещё довольно молода. Заметь, читатель, как неугодны и ненавистны Богу дела тех, кто пытается сбить с пути или задержать желающих послужить Ему. Сия Бонавентура, как говорилось выше, сама по себе была весьма пристойна как в поступках, так и в речах, но поскольку она старалась стремившуюся послужить Богу [душу] увлечь мирскими [заботами], поразил её Господь и наказал довольно тяжкой смертью. Однако Он обошёлся с нею милосердно, ибо, как спустя какое-то время было открыто деве, хоть она и оказалась в чистилище, где претерпела тяжкие муки, однако по молитвам сестры воспарила в небеса, о чём я втайне узнал от самой преподобной девы.
После ж кончины сестры преподобная дева, ещё яснее осознав суетность мира, с куда более жарким пылом вновь бросилась в объятия вечного Жениха. При этом, виня и кляня себя за проступок, она, как когда-то Мария Магдалина, припав к стопам Господа, проливала обильные слезы и упрашивала Его смилостивиться, непрестанно молясь и помышляя о грехе своём, дабы удостоиться, подобно Марии Магдалине, слов: «Прощаются тебе грехи» (Мф. 9:5, Лк. 7:48). И в то время она прониклась особым почтением к Магдалине, поскольку всеми силами старалась уподобиться ей ради прощения грехов своих. А из того, что её преданность к сей святой росла, воспоследовало затем, что Жених душ святых и Преславная Его Родительница даровали сей преподобной деве саму Магдалину в наставницы и матери, о чем с позволения Господа будет подробнее поведано ниже.
В таковых обстоятельствах древний враг, скорбя от того, что добыча, которую он силился залучить к себе, исторгнута из рук его и окончательно у него отобрана, и видя, как дева, взыскуя прибежища, с величайшей поспешностью устремилась к скинии милосердия Жениха своего, замыслил помешать ей чрез домочадцев предаваться таковым [подвигам] и различными невзгодами и гонениями полностью вовлечь её в мирские [заботы]. И вложил он в души родителей и братьев мысль, что её обязательно нужно выдать замуж, дабы посредством неё приобрести какие-нибудь родственные связи. Он настоятельно им напоминал, что они уже потеряли одну дочь, и в итоге они захотели возместить потерю покойной с помощью живой, а потому всеми способами старались, особенно после смерти [сестры], приискать жениха для преподобной девы. Когда же она заметила это и по внушению Господню распознала козни древнего врага, то тем крепче и усерднее продолжила молиться и неутомимо предаваться размышлениям и покаянным подвигам, а всяческого общения с людьми – избегать, являя родным явные признаки того, что отнюдь не намерена позволить отдать себя жениху тленному и смертному, ведь ещё в детском возрасте по великой благодати Женихом её стал бессмертный Царь веков.
Поскольку сие [расположение духа] было явно заметно по всем признакам, [проявляясь] во всех поступках и словах преподобной девы, и она всегда в том упорствовала, родители обдумывали, каким бы средством склонить душу её к согласию с их [желанием]. Поэтому-то, пригласив некоего доминиканца, который доселе жив, а тогда был их близким знакомцем и другом, с величайшей настойчивостью упрашивали его, чтобы он обязательно убедил Екатерину уступить их желанию, а он ответил им, что сделает всё для себя возможное. Но, встретившись с девой и убедившись в чрезвычайной крепости её святого намерения, он по наставлению совести преподал ей сверх того здравый совет, сказав:
- Раз уж ты окончательно вознамерилась служить Господу, а они досаждают тебе своим противлением, покажи им твердость своего намерения: полностью остриги волосы головы своей, и тогда, возможно, они уймутся.
Восприняв сие [предложение], словно бы оно прозвучало с небес, она тут же схватила ножницы и с радостью под корень остригла на голове своей волосы, из-за которых, как она думала, так тяжко согрешила. Сотворив сие, она накинула на голову платок и стала вопреки обычаю девическому, но зато по учению апостольскому ходить с покрытой головой (ср. 1 Кор. 11: 6). Когда же Лапа, родительница её, впервые обратила на это внимание и спросила, отчего она вдруг надела покрывало, то не смогла получить ясного ответа, поскольку дева, не желая ни лгать, ни открывать правды, скорее бормотала, чем отвечала. Приблизившись к дочери, она своими руками схватила покрывало и обнажила ей голову и обнаружила целиком обритой. Тогда, огорчившись до глубины души, поскольку волосы те были чрезвычайно прекрасны, она вскрикнула с сетованием, сказав:
- Ах, доченька, что же ты наделала?!
А дева, снова покрыв голову, удалилась оттуда; но на вопль матери сошлись муж её и дети; и, услыхав о причине вопля, сильно против девы возмутились.
С того-то возмущения и началась вторая война, суровее первой, но с небес деве была ниспослана настолько полная победа, что те, кто, казалось бы, должен был помешать, чудесным образом стали её союз с Господом укреплять. Ведь они теперь открыто преследуют её словом и делом, сиречь, браня и угрожая, мол, ты, мерзавка, думаешь, что раз остригла волосы, то тебе удастся не исполнить нашей воли? Волосы у тебя хочешь не хочешь отрастут, и, если жива будешь, придётся тебе выйти замуж; и никогда тебе не будет покоя, пока не уступишь нашему желанию. Они издали своего рода указ, чтобы у Екатерины не было никакого места для уединения, но, чтобы она всегда была занята домашними обязанностями, так что она совсем лишилась места и времени для молитвы и для общения с Женихом своим, а чтобы она хорошенько поняла, как её презирают, освободив кухарку, грязную работу на кухне поручили деве Екатерине. Ежедневно – упрёки, ежедневно – словесные оскорбления, ежедневно – множества пренебрежительных замечаний, из тех, что обычно сильнее всего ранят женское сердце. Дело в том, как я понял, что в то время родители и братья присмотрели некоего юношу, породниться с которым были бы очень не прочь; потому-то и жёстче осаждали Екатерину со всех сторон, чтобы склонить её к согласию.
Однако древний враг, злобными своими и коварными действиями всех их подстрекавший, надеясь, что они сломят деву, добился лишь того, что она с помощью Господней стала ещё сильнее. Ибо она, ни в чём при всех этих [гонениях] не поддавшись, по внушению Святого Духа построила себе тайную келью в собственном уме, из которой решила наружу не выходить ни для какой работы. В итоге получилось так, что если прежде, имея внешнюю келью, она порой находилась внутри, а порой выходила вовне, то теперь, построив келью внутреннюю, которой её невозможно было лишить, она никогда её не покидала. Сии суть победы небесные (ср. 1 Ин. 5:4), коих у неё никто не мог бы отнять (ср. Ин. 16:22), кои, несомненно, сковывают сатану. Ибо же по свидетельству самой Истины, «Царствие Божие внутрь нас есть» (ср. Лк. 17:21), а из научения Пророка мы узнаём, что «Вся слава дщери Царя внутри» (Пс. 44: 14). Ведь внутри нас, без сомнения, пребывает ясный разум, свободная воля и крепкая память; внутри нас свершается помазание излиянием Святого Духа, которое, усовершая вышеуказанные силы, вовне все нападения врага одолевает и сражает; внутри нас, если мы будем ревнителями доброго (ср. 1 П. 3:13), поселится Гость оный, сказавший: «Мужайтесь: Я победил мир» (Ин. 16: 33). Уповая на сего Гостя, преподобная дева соорудила себе с Его помощью нерукотворную келью внутри, потому и не беспокоилась об утрате кельи рукотворной, находившейся вовне. Покопавшись в памяти, я ныне вспоминаю, что, когда мои внешние занятия порой преступали меру или мне предстояло отправиться в путь, преподобная дева зачастую увещала меня, говоря:
- Сотворите себе келью в уме, из которой никогда не выходите.
И хотя тогда я понимал это поверхностно, однако ныне, когда я более внимательно обдумываю её слова, вынужден воскликнуть вместе с Иоанном Евангелистом: «Ученики Его сперва не поняли этого; но когда прославился Иисус, тогда вспомнили» и т.д. (Ин 12: 16). Ведь на удивление как мне, так и другим, кому довелось бывать с нею, мы более отчетливо осознаём её поступки и слова в настоящем, чем тогда, когда вживую были с нею.
Потом (возвращаясь снова к тому месту, где прервался наш рассказ) Святой Дух внушил ей иной образ, коим она победила все оскорбления и пренебрежения, что она поведала мне, когда я втайне спросил её, как она выстояла среди такого множества изъявлений крайнего пренебрежения. Молвила же она мне, что в неё чётко запечатлелся образ, что её отец представляет нашего Спасителя, Господа Иисуса Христа, мать же её – Преславную Матерь Его Марию, ну а братья и прочие члены семейства являли святых апостолов и учеников; и ради сего образа она служили всем так радостно и с таким усердием, что все изумлялись. Но и другую пользу принёс ей сей образ, ведь при служении она всегда размышляла о Женихе своём, Которому, как ей представлялось, она служила; и таким образом, находясь на кухне, она всегда оказывалась в святая святых, а прислуживая сидящих за столом, всегда питала душу свою присутствием Спасителя. О, бездна богатства (Рим. 11:33) предвечного совета! Сколь многоразличными и чудесными путями избавляешь Ты уповающих на Тебя от всякой бедственной напасти и проводишь их между Сциллой и Харибдой к пристани спасения вечного!
И вот, пока дела обстояли так, преподобная дева, постоянно взирая в уме на награду, обетованную ей Духом Святым, не просто терпела, но и радостно переносила обиды, а бег свой непрестанно ускоряла, дабы исполниться радости духовной. Поскольку же ей не позволялось жить одной в комнате, но предписывалось находиться там, где обитали другие, она со святой сметливостью избрала комнату своего брата Стефано, не имевшего ни жены, ни детей, где днём в его отсутствие она могла побыть одна, а ночью, когда он спал, могла вдоволь молиться. Так, ища день и ночь и взыскуя лика Жениха своего, она, не переставая стучалась в дверь божественной скинии. И молилась Господу она неустанно, дабы изволил он стать хранителем чистоты её, воспевая вместе со св. Цецилией известный Давидов стих: «Господи, да будет сердце моё и тело моё непорочно!» (ср. Пс. 118: 80), и так, в тишине и уповании (Ис. 30:15) чудесным образом укрепившись, она с умножением теснивших её гонений всё обильнее исполнялась внутри большими дарами и радостями; так что его братья, видя его упорство, говорили между собой:
- Мы побеждены.
Но отец её, будучи благодушнее остальных, в молчании присматривался к поведению её и с каждым днём всё больше убеждался, что ею руководит Дух Божий, а не какая-нибудь девичья прихоть.
То, что изложено в этой главе, я узнал от Лапы, матери её, от Лизы, жены её брата, и от других, живших тогда в их доме, ну а нечто такое, чего другие не могли знать, мне, как сказано выше, открыла сама преподобная дева.
* Т.е. до предела урезала себе сиесту, традиционно длившуюся два-три часа. – прим. пер.
Перевод: Константин Чарухин
Отправить комментарий