Итак, получив после долгого ожидания столь полную свободу служить Богу, всецело преданная Ему дева не стала медлить, но дивным образом направила жизнь свою целиком на служение сие. Она попросила и получила крохотную комнатку, отделённую от других, в которой, как в пустыне, вволю могла внимать Богу и смирять тело своё. Сколь суровыми подвигами она там смиряла тело своё и с какой ненасытной любовью искала лика Жениха своего, того словами не описать. Но раз уж в настоящий момент представилась возможность описать её неслыханное самоограничение, то целесообразно будет, как мне кажется, дражайший читатель, в порядке отступления вкратце тебе о том поведать, дабы прежде, чем ты обозришь весь сад её святой жизни, мог ты вкусить некоторые из его первых и последних плодов, впрочем, не ради того, чтобы в надлежащем месте избежать возвращения к подробному описанию оных плодов, когда по милости Всевышнего дойдёт до них речь, но только с той целью, чтобы лучше настроить тебя и подготовить к пониманию плодов её добродетелей.
Итак, да будет тебе ведомо, что в сей келейке, то бишь комнатке, возобновились древнейшие деяния святых египетских отцов, что тем удивительнее, коль скоро вершились они в родительском доме без устного научения, без примера, без руководства. Начнём же с её воздержания от еды и питья.
Мясо она с детства редко ела, как уже было упомянуто, а теперь совсем отказалась от него и настолько привыкла к полному воздержанию от него, что, как втайне мне признавалась, даже запаха его не могла вынести без тошноты. Кстати, не ради того, чтобы подивить тебя, любезный читатель, хочу поведать тебе, что однажды, когда я застал её в чрезвычайном телесном изнеможении, едва живую, поскольку она ничего не ела и не пила из того, что служит укреплению немощных, я додумался добавить к той холодной воде, что она пила, немного сахара, чтобы хоть так немножко взогреть её жизненные силы. Как только я о том проговорился, она, обратившись ко мне, возразила:
- Вы, как видно, хотите окончательно меня добить!
Когда я спросил, почему она так считает, то получил ответ, что она настолько, как было прежде сказано, приучилась к кушаньям безвкусным и питью пресному, что из-за предпочтения, вошедшего в свойство, ей от любой сладости сделалось бы дурно. Вот и к мясу, как было уже сказано, она относилась так же.
А вино она в то время, как обрела келью, стала так разбавлять, что, утратив вместе с запахом и вкус, оно сохраняло только красноту, свойственную винам тех краёв. На пятнадцатом же году жизни она совсем отказалась от вина и с тех пор всегда употребляла в питьё лишь холодную воду. День за днём она уменьшала долю любых приготовленных на огне блюд, за исключением хлеба, так что через короткое время, ограничив себя, перешла к питанию хлебом и сырой зеленью. Наконец, в возрасте, если не ошибаюсь, лет двадцати или около того, она лишила себя даже хлеба, оставив себе на прокорм одну лишь зелень.
В конце концов не по навыку и не по природным силам (как будет подробнее, даст Бог, сказано ниже), а чудом Божиим она возвысилась до такого состояния, что хотя сие хрупкое тело было подвержено многим немощам, да и прочие неподъёмные труды сносило, однако отнюдь не потребляло [яств, питающих] корневую влагу, и желудок их не переваривал, и никак его к тому было не принудить, а телесные силы нисколько не убывали из-за нехватки пищи или питья, так что (как я тогда часто говаривал) жизнь её была сплошным чудом. И, как недвусмысленно сообщили мне врачи, которых я приводил к ней, никакая природная сила не могла бы послужить причиной того, что мы видели собственными глазами. Сие всё, однако, более ясно и полно будет с помощью Господней изложено ниже. Но дабы завершить разговор о постничестве Екатерины, скажу тебе, пожалуй, читатель, что в то время, когда я удостоился быть свидетелем её жития, она обходилась без всякой питательной еды и питья и, не поддерживаемая никакими природными силами, всегда с радостью на лице переносила скорби и труды, нестерпимые для других.
Притом не хотелось бы, чтобы ты решил, будто она смогла как-то достичь этого состояния с помощью некоего естественного усилия, упражнения или навыка; не думай также, что и любой человек должен в итоге дойти до таких [подвигов], потому что они в высшей степени необычайны и происходят более от полноты духа, нежели от какого-либо упражнения или привычки к воздержанию. Ты же знаешь, что полнота духа сообщается телу, и когда оно вкушает [от сей полноты], тогда легче переносит муки голода. В чём тут Христову последователю сомневаться?! Разве святые мученики не претерпевали голод и другие телесные муки с величайшей радостью, что превыше всех природных сил? И откуда это (Лк. 1:43) взялось, как не от полноты духа? Я самолично испытал это и думаю, что любой это может испытать, что одни и те же люди, внимая Богу, легко постятся, а если затем займутся житейскими делами, им становится слишком трудно или невозможно поститься, как раньше. И откуда это, как не от того, что полнота духа укрепила тело, ипостасно с ним соединенное? И хотя дар [Святого Духа] превыше природы, однако же по природе тело духу и дух телу взаимно сообщают добро и зло. Я, впрочем, не отрицаю, что некоторым от природы легче поститься, чем другим, и наоборот, но мне кажется, что на протяжении долгого времени беспрерывно держать строгий пост невозможно одной природной силою. И сие ныне подобало в заключение сказать о её постничестве.
Но дабы ты не подумал, читатель, будто преподобная дева только таким образом смиряла плоть свою, внемли дальнейшему.
Она настлала себе ложе из деревянных планок или досок без добавления чего-либо другого, на котором размышляла, сидя, или стояла, склонившись в молитве, а в своё время, не снимая с себя ничего из одежды, укладывала своё тельце спать. Как верхняя, так и нижняя её одежда была шерстяной. Одно время она носила власяницу, но поскольку внутренне была чиста, то и внешней нечистоты избегала, а потому заменила власяницу на некую цепь. Итак, на ней была некая железная цепь, которая опоясывала её непосредственно по талии, да так сильно была затянута, что почти вошла плоть, покрытая со всех сторон кожей, как поведали её духовные дочери и сподвижницы, которые во время обострения её недугов были вынуждены, чтобы вытирать ей чрезмерный пот, часто её переодевать. По каковой причине, ближе к окончанию её земного пути, при обострении недугов я обязал её, напомнив об обете послушания, снять эту цепь, что она и сделала, хотя весьма неохотно.
Сверх того, поначалу её бдения длились до утреннего часа, о чём пространнее, даст Бог, будет сказано ниже, а впоследствии ей постепенно дано было побороть сон настолько, что в течение двух дней она спала от силы полчаса и даже на такой сон не соглашалась, за исключением случаев, когда телесные немощи принуждали её к тому. И как-то сказала она мне, что ни одной брани победа не стоила ей таких усилий, как в брани со сном, и нигде она не встретила столько трудностей.
Далее, если бы в пору нашего с ней знакомства ей встретились умные собеседники, она вне всяких сомнений провела бы сто дней и столько же ночей без еды и питья, говоря о Боге; и нисколько бы при том не утомилась, более того, становилась бы всё веселей и бодрее. Ещё она мне несколько раз сообщала, что в сей жизни её ничто так не освежало, как говорить или общаться о Боге с умными людьми, в чём мы, находясь рядом с нею, убедились на опыте. Ибо же мы воочию наблюдали, что, получая возможность поговорить о Боге и открыть то, что таилось у неё в сердце, она даже внешне выглядела бодрее, крепче и веселее, а когда ей того не позволяли, изнемогала и едва ли не испускала дух.
То, что я сейчас сообщу, [служит] к чести Господа Иисуса Христа, её вечного Жениха, а также к её прославлению – и моему постыжению. Часто, говоря со мною о Боге и углубляясь в рассуждения о Его высочайших тайнах, она надолго затягивала разговор, и я, совершенно не поспевая за мыслию её, да и отягчённый дебелостью плоти, поддавался сонливости; она же, говоря о том, была целиком поглощена Богом и всё продолжала свои речи, пока не замечала моей дремоты. Когда же с запозданием она обращала внимание на то, что я сплю, то громким хлопком будила меня, говоря:
- Что ж вы ради сна лишаетесь пользы для души своей? Я стене говорю слова Божии или вам?!
Помимо же всего этого, желая подражать святому Отцу, явившемуся ей, сиречь бл. Доминику, она ежедневно свершала три самобичевания железной цепью: первый раз – за себя, второй – за живых, третий – за умерших. Ведь в книге жития бл. Доминика написано, что так обычно поступал прославленный Отец, чему она и подражала долгое время, но после того, как на неё навалилось великое множество недугов, не смогла продолжать. Когда же я втайне спросил у неё, каким образом она творит сие покаяние, она хоть и робко, но всё-таки призналась мне, что каждое самобичевание занимало по полтора часа, и почти никогда не случалось такого, чтобы кровь с плеч не стекала струйками к ногам. Узри, читатель, как совершенна была сия душа, которая трижды в день устраивала телу своему кровопускание, чтобы кровью воздать за Кровь Спасителя. Узри, скольких душевных сил [стоили труды] сии, совершаемые на заре её подвижнического жития среди отеческих пенатов без наставления, без руководства и примера со стороны живших рядом.
Читай деяния святых, всматривайся в жития отцов египетских, не забудь исследовать сами Священные Писания и посмотри, найдёшь ли где что-нибудь подобное! Обнаружишь Павла – первого пустынника, который долго жил один в пустыне, но при этом каждый день ворон приносил ему пол хлеба. Антония – знаменитейшего своим уставом, который дивные подвиги совершал деятельно и страдательно*, но вспомнишь и то, что он посещал разных отшельников и, как цветы, говорят, собирая, поучался от каждого какой-нибудь добродетели. Про Иллариона бл. Иероним сообщает, что тот, ещё будучи ребёнком, сначала пришёл к Антонию, а получив от него наставление, отправился в пустыню и там после мужественной борьбы одержал победу. Но и оба Макария, и Арсений, и прочие (которых было бы слишком долго перечислять) имели по одному или нескольку учителей и наставников, которые словом и примером вели их по пути Господню, и то всегда в пустынях или в монастырях, превосходно устроенных и управляемых. А сия истинная дочь Авраама, читатель, как видишь, не в монастыре или в пустыне, а в собственном доме отеческом, без какого-либо посторонней человеческой помощи или примера, а при помехах от множества домашних достигла такой степени совершенства в постничестве, каковой ни один из них достигнуть не мог. Что мы скажем на это? Умоляю послушать ещё чуточку.
Священное Писание упоминает, что Моисей дважды и Илия один раз совершали сорокадневный пост без пищи и питья, что и Сам Спаситель исполнил по свидетельству Евангелия, но о многолетнем посте мы доселе не слыхали. Иоанн Креститель, хотя и устремился, ведомый Богом, в пустыню и обитал там, однако говорится, что он мёд ел дикий и саранчу или коренья травные, а чтобы он держал строгий пост, такого не написано. Только о Магдалине я нашёл упоминание (не в Священном Писании, а в её жизнеописании и в надписи в её гроте**, которая доселе сохранилась), что она свершала такой пост тридцать три года, стоя на скале. Именно поэтому, я считаю, сам Господь и его Преславная Матерь, как будет, даст Бог, описано ниже, назначили сей деве Магдалину наставницей и матерью.
Итак, что мы теперь скажем? Ничто не мешает ясно понять, что [сила], каковой преподобная дева благодаря Господу обладала, являлась в высшей степени исключительной благодатью и даром, который доселе никто не получал, что пространее будет объяснено ниже, если изволит сам Господь щедродательный.
Впрочем, не подумай, любезнейший читатель, что я посредством всего вышесказанного хотел поставить сию деву в святости выше всех вышеперечисленных святых, или же что я производил предосудительные сравнения между святыми. Не настолько я безумен, добрый читатель: ведь я упомянул даже Спасителя среди прочих, с Коим, как я знаю, кощунственно сравнивать какого-либо святого; другие же святые, коих имена я назвал, представлены мною не для сравнения, а чтобы ты, во-первых, мог оценить, каково величие Бога нашего, Который по своей неиссякаемой щедрости не престает ежедневно измышлять новые дары, дабы святых Своих совершенствовать и украшать; во-вторых, чтобы ты обратил внимание и тщательнее рассмотрел исключительные качества сей девы, ведь ты знаешь, что, никого не оскорбляя, Церковь поёт о всяком святом: «Не было подобного ему»***, потому что всё проистекает из безмерной мощи и милости Освящающего их, Кто может и хочет каждого из святых Своих украсить славой несравненного дара.
Но чтобы мы не слишком отклонялись от нашего повествования, [положим, что] каждый уже может понять из сказанного, до какой худобы должно было дойти то тело, которое постоянно укрощали столь многими и суровыми подвигами и порабощали духу непрерывными наказаниями. Ибо мать её, которая всё ещё жива, как-то раз рассказала нам, что до того, как её дочь начала подвергать себя столь тяжким покаянным подвигам, она так сильна была и крепка телом, что груз, подвезённый к двери её дома на спине быка или осла, без труда подняв, проворно несла на собственных плечах по двум длинным многоступенчатым лестницам до самого верха дома. И была она, как сообщает мать, вдвое шире и толще во всех членах своего тела, чем потом в двадцать восемь лет. Неудивительно же, что она так исхудала, более того, странным кажется и является (и я не думаю, что сие могло произойти без чуда) то, что она не исчахла совсем. Потом, в то время, когда я был знаком с нею, любой мог заметить, что она была весьма слабосильна и худа, потому что, когда дух возрастает, плоть неизбежно убавляется (ср. Ин. 3:30), как бы одолеваемая им. Однако, несмотря на это, трудилась она всегда неутомимо, а паче всего – для спасения душ, хотя и страдала постоянно многими телесными недугами. Таким образом, явилась словно бы другая Екатерина, которая страдала от истощения, но трудилась духом, который, будучи насыщен и крепок, изнутри поддерживал и укреплял немощную плоть.
Что ж, возвращаемся к тому месту истории, где мы изначально прервали её своей речью. Когда святая дева, получив келью и полную свободу посвятить себя Богу, начала с величайшим (как было сказано) усердием восходить к Жениху, древний змей не отказался, хоть и будучи побеждён, от новых попыток досаждать ей. И подступил он к дочери Евы, то есть к Лапе, матери девы, и посредством плотской любви, коей она тело дочери любила более духа её, побудил её мешать покаянным подвигам дочери. Ибо, когда он проведала, что та бьёт себя железной цепью, то возвысила голос и с громким плачем, сетуя, сказала:
- Дочка, дочка, я прямо вижу тебя мёртвой; ты себя, несомненно, забьешь! Горе мне! кто отнял у меня дочь мою? Кто принёс мне беды эти?
Продолжая в том же духе, старуха та прибавляла к своим крикам стоны и сопровождала их то и дело безумными действиями, царапая себя и волосы свои поседелые вырывая, как будто уже воочию видела дочь почившею. А крики эти часто приводили в волнение целый квартал, так что почти все соседи сбегались посмотреть, что за новое зло иль несчастье постигло старушку Лапу.
Когда же она заметила ещё и то, что дочь спит на голых досках, она силою затащила её в свою комнату и заставила ночевать с собою в одной постели. А она, не в скудной мере просвещённая духом премудрости, видя такое, преклонила колени перед матерью и, утешив её нежными и смиренными словами, умоляла, чтобы та, оставив всякую горячность, попыталась успокоиться, поскольку она охотно подчинится её приказаниям и ляжет с нею в кровати. Затем же, дабы успокоить мать, она на некоторое время примостилась на краешке кровати, напряжённо при этом размышляя, а после того, как мать заснула, тихонько встала и вернулась к своим святым упражнениям. Но и сие она не смогла долго скрывать от матери, ибо не бездействовал враг рода человеческого, ненавидевший её блаженные труды.
И прибегла она к такой хитрости: чтобы лишний раз не огорчать мать, брала тайком с собой дощечку-другую, и когда приходилось спать в постели, украдкой подкладывала их под простыню, чтобы лёжа чувствовать привычную жёсткость и таким образом не менять своего святого обычая. Когда ж через несколько дней её мать и это обнаружила, она сказала:
- Зря я, как видно, стараюсь. Ты, я так понимаю, не переменила намерения; лучше мне смотреть на это сквозь пальцы. Спи, пожалуй, где привыкла.
Итак, убедившись в стойкости её, она позволила ей в дальнейшем жить по внушению Всевышнего.
И на этом нашей главе конец. А то, что описывается в ней, я узнал от самой преподобной девы, сиречь, что касается поста, других подвигов и порядка их. Кое-что, впрочем, сообщила Лапа, родительница её, и некоторые дамы, что были вхожи к ним. Но кое-что я увидел и узнал сам, и прежде всего – о её несравненном даре постничества.
* Т.е. как сам накладывал на себя ограничения, так и терпел внешние тяготы, включая яростные бесовские нападения. – прим. пер.
** В Сен-Бом близ Марселя. – прим. пер.
*** Сир. 44:19 – в качестве строчки антифона мессы в память какого-либо архиерея-исповедника. – прим. пер.
Перевод: Константин Чарухин
Отправить комментарий