Из книги «Житие святой Екатерины Сиенской» блаженного Раймонда Капуанского, её исповедника. Часть II. Глава 4c.
Тогда враг рода человеческого, заметив, что благодаря служению больным, заслуги святой девы достигли великих вершин, да и духовный плод своим ближним она приносит немалый, изобрёл новую хитрость с намерением отвлечь её от сего. Но «беззаконие само себя обмануло» (Вульг. Пс. 26:12): ибо от того средства, коим он замышлял засушить плоды дерева, посаженного при потоках вод небесных (ср. Пс. 1:3), их по Господней милости ещё паче прибавилось.
Ибо случилось в то время так, что другая сестра Покаяния Бл. Доминика, которую по местному обычаю звали Андреа – мужским именем, переиначенным на женский лад, – была поражена неким недугом: ибо на груди у неё была язва («раковая» по врачебному именословию), которая разъедала плоть вокруг себя и, ползя подобно раку, почти целиком сгноила грудь её. И от сего гниения она источала такой смрад, что никому из окружающих невозможно было приблизиться к ней иначе, кроме как зажав нос: по этой причине ей не удавалось найти почти никого, кто готов был бы поухаживать за ней или хотя бы навестить её. Едва дева Господня о том проведала, уразумела, что та больная, почти всеми покинутая, предназначена свыше для неё, после чего тотчас же пришла к ней и, с ласковым ликом утешив её, весело предложила ухаживать за нею до исхода болезни, на что та согласилась тем охотнее, что заметила, как остальные всё чаще оставляют её без ухода.
Итак, служила дева вдове, старой – юная, томимая любовью к Спасителю – томящейся недугом женщине. И ничего не упускала она при уходе за нею, как бы ни усиливался отвратительный смрад. Он постоянно при ней с открытыми ноздрями, обнажает язвы, вытирает их, промывает и перевязывает бинтами; не выказывает ни малейшего признака, ни намёка на омерзение, не тяготится ни долготой, ни трудностью работы, но всё делает с радостным сердцем и весёлым лицом, так что и сама страдалица, весьма изумлённая, надивиться не может такой твёрдости духа у молоденькой девушки да такой полноте любви и милосердия. Когда же враг всех добродетелей и рода человеческого узрел сие, обратился он к своим обычным злоухищрениям, силясь свести на нет ненавистные ему деяния любви. И для начала он взялся за саму преподобную деву, ибо однажды, когда Екатерина обнажила язву болящей женщины, от неё пахнуло чрезмерным смрадом, и диавол, не в силах поколебать волю девы, основанную на камне Христовом, поколебал плоть: чрезвычайно сильно возмутил желудок её смрадом тем и чуть ли не довёл до рвоты. Сие почувствовав, раба Христова тут же воспылала на самоё себя святым гневом и, обращаясь к плоти своей, молвила:
- Ты что, гнушаешься сестры твоей, искупленной кровью Спасителя, хотя можешь впасть в такую-же, а то и худшую болезнь? Жив Господь: это тебе не пройдёт без наказания!
И тотчас, склонившись лицом к груди больной, она приложила уста и ноздри к язве той омерзительной и оставалась в таком положении довольно долго, пока не убедилась, что дух её подавил приступы тошноты и сокрушил сопротивление плоти. Заметив же сие, больная оная воскликнула:
- Перестань, доченька; перестань, доченька милая; не навреди себе зловонием этой мерзкой гнили!
Но дева Господня поднялась не раньше, чем одолела неприятеля, который после сего поражения отдалился от неё на время (ср. Лк. 4:13).
Но увидев, что взять верх над ней не удаётся, он тем больше злокозненных своих ухищрений обратил на болящую, поскольку заметил, что ум её куда беспечнее и беззащитнее. И вот, оный сеятель плевелов принялся насевать в душе неоднократно упомянутой больной некую досаду в отношении того, как преподобная дева ухаживала за нею, и по мере того, как росла злоба в сердце её, превращать досаду в ненависть. Однако, поскольку больная совершенно ясно осознавала, что ей не найти никого, помимо Екатерины, кто стал бы ухаживать за нею и находиться при ней, ненависть, таившуюся в душе, внешне выражала в виде какой-то неумеренной ревности. А поскольку ненавистникам свойственно с лёгкостью верить во всё плохое, что говорят о ненавидимых ими, древний змий довёл болящую и немудрящую старицу до того, что она стала подозревать незапятнанную деву в срамных делах и всякий раз, как её не было рядом, воображала, что она отправилась творить какое-то непотребство. Ибо так случается с беспечными умами, что они сперва испытывают досаду от прежде их радовавших добродеяний ближнего; затем ненавидят его, после чего уж начинают считать дурными и дела его, и свершителя оных; и, по пророчеству Исаии, в ослеплении ума своего «зло называют добром и добро – злом» (Ис. 5:20). Но при всём этом дева святая была упорна, как непоколебимый столп; и, имея перед очами только Жениха своего, с присущей ей радостью неизменно продолжала ухаживать за больной и, вооружённая крепким терпением, смеялась над древним змеем, видя, что от него исходит сие. Посему он, ослепив подчинённый ему разум старицы, возбудил гнев её до такой степени, что она в открытую обвинила чистейшую в срамных делах.
Молва ж сия так прогремела среди сестёр, что некоторые из старших, начальствовавшие над другими, пришли к неоднократно упомянутой больной, чтобы удостовериться в истинности слухов, которые дошли до них. Но когда та по наущению древнего врага постыдно и лживо обвинила преподобную деву, они в чрезвычайном раздражении призвали к себе и саму деву, каковую принялись многословно хулить и винить в высокопарных и оскорбительных выражениях, допрашивая, как же она позволила себя так обмануть, что утратила девичество. На что она терпеливо и скромно ответила:
- Истинно, сударыни мои и сёстры, по милости Иисуса Христа я девица. - И ничего не возражая на все ложные обвинения, она в оправдание лишь повторяла одно и то же: - Истинно я девица, истинно я девица...
Несмотря на таковое происшествие, Екатерина отнюдь не оставила обычной своей заботы [о болящей] и, хотя не могла без великой сердечной скорби выслушивать столь безобразные обвинения, за обвинительницей своей, однако, ухаживала, как и прежде, с величайшим усердием. А после того, возвратившись в свою комнату, без промедления обратилась к обычному своему прибежищу, молитве, и произнесла сии или сим подобные слова скорее мысленно, нежели вслух:
- Всемогущий Господи и прелюбезный Жених мой, ведомо Тебе, что достоинство любой девицы хрупко, и крайне опасно хоть сколько-нибудь пятнать честь невест Твоих; сего ради Ты и пожелал для виду просватать преславную Свою Родительницу. Ведомо также Тебе, что всё сие затеял отец лжи, чтобы отвратить меня от служения, за которое я взялась из любви к Тебе. Так помоги же мне, Господи Боже мой, знающий невиновность мою (ср. Вульг. Пс. 7:9), и не позволь змею древнему, поверженному Страстями Твоими, одолеть меня!
Когда сие и сему подобное говорила она, преобильно плача, в молитве ко Господу (как тайно потом признавалась мне), явился ей Спаситель мира сего, держащий в деснице Своей золотой венец, жемчугами и каменьями драгоценными украшенный, а в шуйце – терновую диадему, да молвил ей так:
- Необходимо знать тебе, вседражайшая дщерь, что в ту иль иную пору ты можешь быть увенчана одним из них. Выбери же, чего желаешь больше: быть ли увенчанной терновым венком при жизни твоей, а другой, прекрасный венец Я сохраню для тебя в жизни нескончаемой; либо ныне взять сей драгоценный, а по кончине получить сохранённый для тебя терновый?
Тогда она ответила:
- Что до меня, Господи, то я уже с давних пор отреклась от своей воли и выбрала следовать только Твоей воле, поэтому не мне выбирать что-либо. Однако же, коль угодно Тебе, чтобы я ответила, скажу, что в жизни сей я выбираю всегда сообразоваться с Твоими всесвятыми Страстями и всегда вкушать муки ради Тебя.
И сказав сие, тотчас же обеими руками ревностно выхватила терновый венец из рук Спасителя и возложила его на голову себе с такой силой, что шипы яростно пронзили голову её со всех сторон (отчего после видения сего она почувствовала боль в голове от уколов тех шипов, как сама потом вживую устно засвидетельствовала). Тогда молвил Господь:
- Всё во власти Моей, и как попустил Я соблазн сей, так и с лёгкостью могу его угасить. Ты же упорствуй в начатом служении и не уступай диаволу, который хочет помешать тебе; ну а Я дам тебе полную победу над лукавым, так что всё, что замышляется против тебя, целиком на голову его обратится, да и к вящей славе твоей.
Так раба Христова осталась утешена и укреплена.
А между тем Лапа, мать Екатерины, прослышала о молве, которую распространяла среди сестёр болящая Андреа. Посему, хотя и была совершенно уверена в чистоте своей дочери, всё же крайне рассердилась на названную Андрею, пришла к деве и в чрезвычайном душевном волнении раскричалась:
- Разве я не говорила тебе много раз не ухаживать больше за этой вонючей старухой? Вот, смотри, какую награду она воздала тебе за уход! Ведь она безобразно обесславила тебя перед всеми сёстрами твоими. Если ты и дальше будешь ухаживать за ней или даже приблизишься к ней, никогда больше не назову тебя своей дочерью!
А всё сие было устроено по вражию наущению, дабы воспрепятствовать оному святому служению.
А Екатерина, выслушав свою мать, помолчала немного и, наконец, подойдя к ней и преклонив перед ней колени, смиренно молвила:
- О милейшая матушка, разве из-за неблагодарности людской Бог прекращает оказывать грешникам милость Свою день ото дня? А разве Спаситель, распятый на кресте, из-за высказанных Ему оскорблений прекратил действовать во спасение мира? Дорогая моя, вы же знаете, что, если я оставлю болящую оную, некому будет её поддержать, и она умрёт от нужды. Должны ли мы стать причиною её смерти? Её прельстил диавол, но вдруг теперь её просветит Господь, и она признает свою ошибку?
Сими и другими словами добившись материнского благословения, Екатерина пошла к больной да так радостно ухаживала за нею, будто бы та никогда не говорил о ней ничего дурного. Андреа изумилась, не заметив в ней и следа беспокойства, и не могла не признать, что кругом неправа. С той поры зародилось в ней внутреннее сокрушение, тем более глубокое, чем дольше она наблюдала её каждодневное долготерпение.
Затем с ходом времени Господь, сжалившись над старицей оной и желая прославить невесту Свою, явил ей такое видение. Ибо же однажды, когда раба Христова вошла в комнату к болящей и приблизилась к постели её, та увидела, что вокруг постели её разливается некий сходящий свыше свет, и так прекрасен был он да нежен, что напрочь вытеснил из памяти её все страдания. Когда же, совершенно не понимая причины столь необычного явления, она осмотрелась по сторонам, то увидела, что лицо девы, ухаживавшей за нею, преобразилось и изменилось настолько, что показалась она не Екатериной, дочерью Лапы, а неким ангелом величественным, а свет оный покрывал её целиком, словно одеяние (ср. Пс. 103:2). На сие взирая, Андреа всё более и более сокрушалась в сердце своём, мысленно называя себя преступницей за то, что против столь изумительной девы распускала язык свой злоречивый. Сие видение, которое наяву предстало очам той болящей, продлившись немножко, исчезло, как и явилось. Старуха же оная после исчезновения света, осталась утешена и опечалена (однако же той печалью, которая, согласно Апостолу, творит справедливость (ср. 2 Кор. 7:10)), и тут же со слёзными воплями стала просить прощения у девы, признавшись, что согрешила весьма тяжко и что обвинила её совершенно ложно. Ведь оный видимый внешний свет принёс с собою свет невидимый, благодаря которому больная старица осознала весь обман сатанинский, учинённый ей. Тогда дева Господня, услышав сие, бросилась в объятия обвинительницы своей и стала всячески утешать её, заверяя, что ничуть не отступила от начального своего намерения и что ничуть и даже самую малость не обиделась, говоря:
- Знаю я, сладчайшая матушка, что враг рода человеческого учинил весь соблазн сей и ум ваш странной прелестью обманул, а посему не вам, а ему я могу вменить что-нибудь. Однако же должна поблагодарить вас за то, что вы, как лучшая подруга, усердствовали о хранении мною приличий.
Сими и подобными словами утешая обвинительницу свою, Екатерина, дабы не тратить напрасно время, довершила, что обычно требовалось по уходу, и тут же возвратилась в свою келью.
Но Андреа, искренне сознавая свою вину за сие, пред всеми приходившими к ней со слезами и рыданиями объясняла, как много она заблуждалась, будучи диаволом обманута и обольщена, и себя называла преступницей, а деву, которую прежде оговаривала, громогласно объявляла не просто только чистою, а и святою да Святого Духа исполненною – сие, как утверждала она, для неё совершенно очевидно. Когда же они втайне её основательно расспросили, что с такой очевидностью засвидетельствовало ей о святости девы, Андреа отвечала горячо и твёрдо, что никогда не чувствовала и не знала, что такое умиление сердечное или духовное утешение, прежде чем узрела, как дева оная преобразилась перед нею и свет неописуемый осиял её. Затем, в ответ на вопрос, видела ли она сие своими телесными очами, она сказала, что да, но никакими словами не может выразить красоту этого света и ту сладость, которую тогда почувствовал в душе своей. С той поры стала распространяться и возрастать среди людей слава о преподобной деве, и то, чем древний враг надеялся и старался очернить её, тем по содействию Святого Духа невольно её как бы возвысил. В итоге же сих событий святую деву ни невзгоды не могли сломить, ни успехи – надмить; она неустанно продолжала служение любви и совершенно искренно сознавала себя ничем; славою же её был Тот единственный, кто «есть». Однако же ненасытный враг, который может быть побежден, но не убит, снова возвращается к своим прежним попыткам одолеть торжествующую воительницу возмущением желудка.
Итак, однажды, когда раба Христова открыла оную жуткую язву, чтобы очистить её омовением, тут же от неё изошёл стол сильный и такой жуткий смрад (не только из-за естественного гниения, но и также из-за вражия поползновения), что все внутренности девы естественным образом содрогнулись, а из желудка поднялась неодолимая рвота. К сему дева Господня отнеслась с тем большим вниманием, что в те дни благодаря новым победам благодати Святого Духа достигла новых высот добродетели. И потому, обрушив на собственное тело святой гнев, она воскликнула:
- Жив Всевышний, милейший Жених души моей, ибо то, что тебе так отвратно, поглотишь внутрь утробы своей!
И тут же, набрав в чашку гнойной воды от мытья той мерзкой раны, отошла в сторону и выпила целиком. Когда она проделала это, искушения отвращением полностью прекратились. Помню, когда мне в её присутствии в общих чертах рассказывали эту историю, она приглушённым голосом тайком добавила мне:
- Отродясь не вкушала я и не пила ничего слаще и вкуснее!
Нечто похожее можно найти и в записях брата Фомы, первого её духовника, а именно то, что, когда она приложила рот к той самой язве, описанной выше, то почуяла от неё аромат пресладостный и весьма приятный, как она потом тайно призналась ему. Не знаю, читатель, как расценишь ты всё сказанное, но, тем не менее, завершая сей рассказ, я в дополнение как можно короче опишу, чему [Екатерину после этого] научил Господь.
И вот, на следующую ночь после последней из тех побед, каковые невесте Христовой столь милостиво даровал Жених её, явился святой деве во время молитвы Спаситель всех Господь Иисус Христос и, показав на теле Своём оные пять священнейших ран, кои некогда получил, будучи распят ради нашего спасения, молвил:
- Многими, любезнейшая моя, подвигами ты ради Меня подвизалась, и во всех с Моей помощью доселе побеждала, отчего сделалась весьма Мне мила и угодна, однако особенно ты Меня порадовала вчера, когда, не только отвергнув утехи телесные, не только презрев людские суждения и одолев искушения вражии, но и собственное естество телесное потеснив, ты по пылкой любви ко Мне так радостно приняла отвратительное питие. Сего ради говорю тебе, что, как ты в сем деянии превзошла естество своё, так и Я дам тебе питие, что превыше всякого человеческого естества и обыкновения. - И положив десницу деве на шею и к ране на боку Своем приблизив её, молвил: - Пей, дщерь, из бока Моего питие, коим душа твоя так сладостно исполнится, что чудесным образом изольётся и в тело, которое ты презрела ради Меня.
А она, видя, что оказалась у устья источника жизни, приложив к священнейшей ране уста тела, но куда паче – уста души, пила неизреченное и неизъяснимое питие в течение немалого времени столь же жадно, сколь и обильно. Наконец по мановению Господа она оторвалась от сего источника, упоённая и жаждущая одновременно; и ни упоение не порождало в душе тягости, ни жажда – муки. О Господь неизреченной милости, как нежен Ты с любящими Тебя и как сладок вкушающим; что уж говорить о тех, кто пьёт полными устами? Ибо питие и проглатывается быстрее и легче, и проще усваивается в телесном составе принимающего его. Думаю, Господи, что ни я, ни другие несведущие не могут в полной мере судить о таковых предметах; они так же неведомы нам, как цвета слепому или глухому – звуки музыки. Однако же, дабы не оказаться совсем неблагодарными, мы по мере скромных возможностей наших и понять пытаемся безмерные милости, кои Ты щедро даруешь святым Своим, да недостойное величия Твоего благодарение по мере сил Тебе воздаём.
Ну а ты, читатель, ради всего святого, не пройди мимо деяния столь великой и такой исключительной добродетели, свершённого сей благой девою. Воззри, заклинаю тебя, на корень любви, которая побудила её взяться за столь противное телесным чувствам служение. Присмотрись, прошу, к пылу любви её, благодаря коему она так долго упорствовала в своём служении, несмотря даже на приступы естественного отвращения. Заметь, умоляю, твердость её несравненного постоянства, которое не удалось ни обвинением столь постыдным сломить, ни сколь угодно несносным поведением обвинительницы оной ослабить. Увидь, наконец, как дух, утвердившийся во Христе, не вознёсся от похвал, а сверх того не просто помимо [желания] плоти, но вопреки естеству всякой плоти, понудил нутро принять нечто на вид ужасное. Столь величественные поступки, я думаю, бывают реже редкого – особенно в наше время, когда свершители подобного встречаются, пожалуй, реже фениксов. Заметь, однако, что итог того был совершенно замечателен, ибо после вкушения того пития из бока Спасителя душа преподобной девы сей так исполнилась благодати обильной, что даже тело, восприяв от преизбытка её, никогда с того часа ни пищи прежним образом не принимало, ни пития не вкушало – как ниже будет пространнее и подробнее изложено. А сей довольно длинной, но от того не менее стоящей внимания главе я полагаю конец, принуждённый [к тому её чрезмерной] длиною. Свидетелей сего, поскольку я уже привёл их выше, заново перечислять не стоит. Тем не менее, я как в настоящем, так и на будущее заявляю, что всё написанное мною было либо сказано мне на исповеди, либо найдено в трудах брата Фомы, первого духовника Екатерины, либо услышано и записано со слов братьев моего Ордена и сподвижниц девы – заслуживающих доверия дам, имена коих я назвал выше, а также, при необходимости, ещё и ниже назову.
Перевод: Константин Чарухин.
Отправить комментарий